«Кому нужно это гадкое лето? Вот осень — дело!» — рассуждал Василий, запихивая простыню, наволочку и пододеяльник, полосатые, в зелёный горошек в походный рюкзак. Василий был человек чистоплотный, спать предпочитал на своём, родном, постиранном на девяноста пяти градусах и выглаженном домработницей Маруськой. А в деревне, кто их разберёт? В речке, небось, постирают, а потом сушат у дороги. Благодарю покорно, не надо.
Василий закинул рюкзак в багажник. Поморщился, заметив прилипший к двери женский волос. Примета плохая, говорят. Врут, наверно. Василий уселся в кресло, взглянул на себя в зеркало заднего вида. Ничего-ничего, пока никто не видит — можно. Мотор ласково заурчал, Василий засвистел под нос «Женитьбу Фигаро» и — до свидания, го-о-о-о-род! Едем в деревню к бабусе, Авдотье Макаровне.
Бабуся ждала Василия у калитки. Во дворе лениво полаивал пёс. В соседних избах мелькали лица соседок.
Бабка принарядилась: повесила на шею красные бусы, цветастый платок на плечи накинула. Ждала, значит. Каждый раз, приезжая к бабке в деревню, Василий думал, как повезло покойному деду. Бабка у него была боевая и на язык острая. Да и платки носила по-особенному. У кого-то платок как платок, а у бабки — и тот смотрит с вызовом.
Это вам не современные девицы. Те глазки закатят, уши развесят, только успевай их лапшой украшать. А по лапше Василий — специалист. А куда деваться? Каждый, как может, на хлеб зарабатывает. А и пусть альфонсом кличут. Оно ведь как: и самому прибыль, и женщине, знаете ли, доброе слово приятно. Им доброе слово скажешь, а они сами липнут, так и льнут, так и льнут!
А у бабки одна была слабость — внучек Васенька.
— Внучек! Приехал, родимый! — накинулась на Василия бабка, стоило ему выйти из машины.
— Ну, ну, отвяжись, бабка! — строго сказал Василий. — Дай вещи достать. И чайку поставь.
Бабка ушла в дом, украдкой поглядывая, смотрит ли из окна соседка Марья Петровна. Хорош внук-то, хорош! Не то что её малохольный студень! А Васька-то — мужик! Жаль, холостой пока. Но ничего, есть, есть тут одна на примете. Дело сладим!
Василий шумно пил чай из блюдца. Чудо, а не чай! Чаепитие в деревне — это особое искусство. В городе что? «Васенька, я зелёный чаёк заварила. Он лишний жир сжигает и токсины выводит». Правда, польза от него несомненная. Тут, главное, преподнести правильно. Чай, мол, из Китая присланный, чакру анахату раскроет, и муладхару заодно. Ну, чакры чакрами, а рты девчонки только так раскрывали, и денег давали. На чай.
Но то зелёный, а бабкин чай — совсем другая история. Бабка в чай листок смородины положит, мелиссой сверху припорошит. И сплетнями о соседях сдобрит. Но сегодня Авдотья Макаровна была не настроена сплетничать.
— Вася, — начала она, жалобно поглядывая на внука. — Марья Петровна говорила, что в этом году рыжиков много. Говорит, в лес зайдёшь, прямо сами в корзину прыгают.
Василий хмыкнул в блюдце.
— Прямо так и прыгают?
— А что ж нет-то. Лес у нас сам знаешь какой, заговоренный!
— Ладно тебе, бабусь, лес заговоренный. Ты прямо скажи: рыжики тебе нужны?
— Нужны, Васенька, нужны. А как на новый год без рыжиков-то? Да спину прихватило, наклониться не могу.
— Ну так и скажи прямо: сходи, Вася, за рыжиками. А она: «Лес да Марь-Иванна».
— Да ведь лес и вправду заговоренный. Ну да бог с тобой! Сходи, дружок, сходи. Куда же без рыжиков. Порадуй старую! Прямо завтра с утречка и иди.
— Схожу, бабусь, схожу! — потянулся Василий. — Что я, зря приехал, что ли? Схожу. Расстели мне постель мою, там в рюкзаке достань. Только мою стели. А то знаю я вас: подсунешь мне тут с микробами.
— Постелю, милок, постелю, как скажешь.
Василий довольно хмыкнул и налил себе ещё одну чашку чая.
Хорошо в деревне спится. Тихо, только петух кукарекнет, да корова замычит. И постель привычная, Маруськой выглаженная. Так что утро затянулось до самого обеда. А где обед — там и полдник, с бабкиным чаем. Но Василий слово своё держал. Альфонс-не альфонс, а слово держать нужно. Ведь женщину в мелочи обманешь — она потом по-крупному не поверит.
А ради бабки можно и постараться. Так что, напившись бабкиного чая, Василий надел охотничьи сапоги, нацепил шляпу, чтобы всякий мусор на голову не валился. Городские бы от этой шляпы со смеху покатились, но на то они и городские, а здесь люди простые, бесхитростные. Бабка вышла провожать с корзиной.
— Вот, Вась, сюда собери.
Василий посмотрел на бабку с упрёком.
— Зачем корзина-то, бабусь? В пакет кину.
Бабка нахмурилась. От бровей сошлись две морщинки и встретились на переносице — верный признак надвигающейся бури.
— В пакет ты своим городским собирай. Будут мне грибы полиэтиленом вонять! Сто веков люди в корзины грибы собирали, а он — в пакет! Что удумал!
Иногда бабкины предрассудки сбивали Василия с толку. Но что с неё взять, старой.
— Ладно, бабусь, давай корзину. Будут тебе рыжики корзиной вонять.
Бабка протянула ему корзину и доворчала обиду:
— Да, в корзину-то оно лучше. И так твоя постель весь дом городом провоняла. Баловство одно!
Василий захохотал, сунул на дно корзины бабкин грибной ножик и, чмокнув бабку в лоб, отправился в лес.
Собирать грибы — дело хорошее. Ходишь, ни о чём не думаешь. Никаких тебе вывертов, никаких сомнительных комплиментов. Листья шуршат под ногами. И в тишине леса кажется, что топаешь, как пьяный слон. Как назло — попадётся под ноги сучок, переломится — как выстрелит, лес переполошит, птиц с веток спугнёт. А осенью тишина в лесу особенная. Лес стоит, прислушивается: далеко ли зима, не слыхать ли первого снега.
Василий нацепил корзинку на сгиб локтя и прислушался. Грибы тоже молчат, голоса не подают, а всё равно: постоишь послушаешь — и знаешь, там они прячутся.
Но в этот раз чутьё ничего не подсказало Василию. Только в кустах, почти над ухом какая-то птичка удивлённо щебетнула:
— Люююю?
А откуда-то из глубины ей в ответ запиликало:
— Лу-лиии! Лу-лиии!
Что ещё за птицы такие в осеннем лесу? И стоял бы Василий дальше, прислушивался, да вдруг смотрит, а из-за куста девушка выходит. Да нет, какая там девушка — женщина! Ну прямо бабка! Да не лицом — лицом-то совсем не похожа. А вот осанкой, да уверенностью, и даже платком залихватским — ну точно, бабка в лучшие годы! Но не успел Василий налюбоваться, как взгляд его ниже скользнул. А ниже-то, в руках у женщины увидел Василий корзину, точь-в-точь как у него самого, а из корзины выглядывало постельное бельё. И не просто бельё, а полосатое, с зелёными горошками, Маруськой выглаженное.
— Эй, эй, девушка! Здрасте! — не до галантности тут, когда у тебя из-под носу собственное постельное бельё тащат. — А куда это вы, простите за нескромность, бельё несёте? В лесу, что ль, стирать будете? — Василий увидел, что шутка не удалась. Да и до шуточек ли тут.
— В лесу, в лесу, у нас тут озеро! Мы все там бельё стираем!
— А вы не у бабки ли его взяли, Авдотьи Макаровны?
— У неё! Спину ей прихватило, вот она и попросила выстирать. А то химией воняет, говорит, внучок из города притащил.
Василий на секунду прикрыл глаза, представил себе лесное озеро в тине, с лягушками и пиявкам. Потом явственно увидел, как эта девица в этой луже полощет его, выглаженное Маруськой бельё, и ему поплохело. Василий открыл глаза и уже готов был разразиться отборнейшей бранью, но девицы рядом не было.
— Э, ты, то есть вы где? А ну, отдай бельё немедленно!
В ответ только улюлюкнула, а потом улуликнула незнакомая птица. Василий прибавил шагу, потом побежал, что есть силы, да только девушки и след простыл. И, что самое ужасное, вообще все следы простыли, даже самого Василия. Двадцать минут спустя он стоял совершенно один посреди незнакомого леса, с корзиной для рыжиков и грибным ножом.
— Эй, — рявкнул он. — Эге-гей! Ау! Люди! Кто-нибудь!
Тишина.
Василий выругался для облегчения души, обматерил женщин, но это совершенно не помогло ему найти дорогу.
Он смутно вспомнил, что нужно искать подорожник. Так что Василий наклонился над землёй и уныло побрёл вперёд, пытаясь высмотреть знакомые листочки, круглые с прожилками.
Не успел он пройти и десяти шагов, как стукнулся головой о ствол дерева. Потирая лоб, он осмотрелся. И тут, шагах в пяти от себя увидел деда. Дед как дед, с бородой, недовольным лицом. И в кепке. Василий облегчённо выдохнул.
«Надо спросить дорогу», — подумал он, а вслух почему-то сказал:
— Дед, а дед? Ты тут женщину одну не видел? С корзиной с пододеяльником?
Дед хмуро посмотрел на Василия и процедил:
— Про пододеяльник не знаю, а баба была. К озеру пошла.
— А как мне это озеро найти? — спросил Василий, а про себя подумал: «На кой чёрт мне это озеро?»
— Баба понравилась, — усмехнулся дед. — Не, эту так просто не возьмёшь. На такой жениться нужно!
— Женюсь, дедушка, непременно женюсь! — сказал Василий и подумал: «Что это я несу!»
— Как что, корзину! — сказал дел. — А раз женишься, то вот тебе пёрышко заветное — оно тебя к озеру выведет.
— Как? — спросил Василий, но старик уже поднялся и скрылся за кустом.
Василий ринулся за ним, но поздно. Только и осталось и у него в руке странное лохматое перо.
Василий со злостью кинул перо на землю, но, то ли ветер его подхватил, то ли сила неведомая — полетело оно вперёд призрачной тенью. Василий, секунду поколебавшись, припустил следом.
Нет, не так, совсем не так представлял себе он свой отпуск. И представить себе не мог, что он будет по лесу за пером, как полоумный, бегать. Паутина на лицо липнет, только успевай отплёвываться. А перо всё летит и летит. Не заметил Василий, как корзину потерял, и как вечереть стало.
Выбежал он на поляну. Смотрит, а там, за поляной, между сосен, озеро синеет. А перо раз — и нет его.
Припустил Василий к озеру — а оно всё дальше, за соснами прячется.
— Что за чертовщина! — сказал сам себе Василий.
— Ух? — раздалось сверху. Василий поднял голову и увидел филина. Филин строго посмотрел на Василия жёлтым глазом и снова строго спросил:
— Уууух?
«Начальник, — подумал Василий. — С ним надо поласковей!»
— Ух, ух, — ответил он.
Филин довольно кивнул и скрылся в гуще леса.
А Василий увидел, что стоит на берегу озера. Не было на озере никакой тины. Кристально-чистое, серебристое, закатная дымка над ним стелется.
Только не было тут никакой женщины с бельём. И без белья тоже. Снова стоял Василий один-одинёшенек. А над озером собиралась чёрная туча.
«Ну вот, — уныло думал Василий. — Заблудился, попаду под дождь. Пока меня найдут — воспаление лёгких, а там!»
А туча подплывала ближе и ближе. Вот уже она разверзла над Василием огромную глотку и, полыхнув молнией, рявкнула:
— Третий закон Кепплера?
— Что? — растерялся Василий.
— Квадраты периодов обращения планет вокруг Солнца относятся как кубы больших полуосей орбит планет, — раздался сзади мелодичный грудной голос.
Василий обернулся, краем глаза заметив, что туча рассеялась туманом.
А перед ним стояла Та Самая женщина.
— Ты! Вы! Где моё бельё? — выкрикнул Василий.
— Какое бельё? — невинно моргнула женщина. — Про бельё не знаю, а вот вашу корзинку нашла. Василиса я. Можно Вася.
— И я Вася. А откуда вы знаете про третий закон этого самого?
— Кепплера-то? Кто же его не знает? У нас третий закон все в деревне знают. А вы, наверно, за рыжиками пришли?
— Ага, — только и сказал Василий.
Василиса засмеялась.
— Пойдёмте, покажу место рыжиковое. А то скоро стемнеет.
И, не поверите, не прошло и месяца — женился Василий. Свадьбу сыграли простую, деревенскую. Рыжиками гостей угощали. Под свой самогончик рябиновый оно знаете как хорошо!
Только жить в деревне Вася с Василисой не остались. В город уехали.
— К деревенской жизни я неспособен, а у жены на шее сидеть — не дело! — сказал Василий, с бабкой прощаясь.
А в городе нашёл он себе работу хорошую. Администратором в парикмахерской. И дела-то у парикмахерской в гору пошли! Уж такой приятный администратор, всякой посетительнице доброе слово скажет, да стрижку похвалит! А женщины они, знаете ли, доброе слово любят. А после новой стрижки — так особенно!
Юдина Ольга
